Польша в России

Последние несколько месяцев, в связи с 80-й годовщиной подписания пакта Молотова-Риббентропа и начала Второй мировой войны, Министерство иностранных дел Российской Федерации ведет интенсивную пропагандистскую кампанию вокруг причин и хода этой войны в 1939-1941 годах. Ее цель, во-первых, — размыть частичную ответственность Советского Союза и Сталина за развязывание войны, а во-вторых, — задним числом легитимировать методы, которые использовал советский диктатор для порабощения нескольких европейских народов и захвата их территорий.

 

Генералиссимусом этой кампании решил стать президент Российской Федерации Владимир Путин, который 19 декабря, на встрече глав государств СНГ в Петербурге, прочитал беспрецедентную «историческую лекцию» о причинах начала Второй мировой войны. Затем, в течение буквально нескольких дней, он обращался к сюжетам из своего выступления еще пять раз.

 

Предлогом для подготовки этого опуса стала резолюция Европейского парламента от 19 сентября 2019 года, в которой депутаты напомнили о том, что сегодня общеизвестно: «Вторая мировая война, самая разрушительная в истории Европы, стала непосредственным следствием печально известного нацистско-советского Договора о ненападении от 23 августа 1939 года, который также называют пактом Молотова-Риббентропа, и его секретных протоколов, в соответствии с которыми два тоталитарных режима, задавшиеся целью завоевать мир, делили Европу на две зоны влияния».

 

В позиции Европарламента не было ничего нового. Еще в 2009 году он признал 23 августа, то есть годовщину подписания пакта Молотова-Риббентропа, Днем памяти жертв нацизма и коммунизма. Затем эту инициативу поддержала Парламентская ассамблея Организации безопасности и сотрудничества в Европе, после чего эту дату стали отмечать также в США и Канаде. Новая резолюция Европарламента лишь призвала Европейскую комиссию и Совет Европы к активному участию в организации торжественной церемонии на европейском уровне. Но, возможно, это заявление дало Путину понять, что кремлевская пропагандистская машина и российская дипломатия оказались неэффективными, а память о преступлениях как Третьего Рейха, так и Советского Союза сегодня объединяет Европу?

 

ДОГМА ПУТИНА КАК ДОГМА СТАЛИНА

 

В 1948 году, в ответ на американскую публикацию сборника документов о советско-германском сотрудничестве в 1939-1941 годах, подготовленного на основании захваченных архивов Третьего рейха, Сталин лично отредактировал пропагандистскую брошюру «Фальсификаторы истории. Историческая справка». Из этой брошюры можно было узнать, что пакт Молотова-Риббентропа был «дальновидным и мудрым шагом советской внешней политики… [который] …в огромной степени предопределил благоприятный для Советского Союза и для всех свободолюбивых народов исход Второй мировой войны».

 

Именно в этом тексте впервые появился тезис о том, что истоки войны следует искать в предательстве, которое западные державы допустили в отношении Чехословакии во время мюнхенского кризиса, а также что цель их политики состояла в направлении агрессии Гитлера на восток, против мирно настроенного Советского Союза. На основе «Фальсификаторов истории» составлялись учебники, школьные и публицистические программы, указания для прессы и пропаганды в СССР и странах-сателлитах.

 

Десятки лет работы пропагандистского катка впечатали в сознание миллионов граждан Советского Союза именно такую версию событий, и она по-прежнему крепко сидит в нем. Есть она и в голове у Путина. Никакой другой он не знает, ведь он не читал ничего, кроме работ, которые опирались на историческую догму Сталина. И вот он решил перенять ее и утвердить к применению на всей территории СНГ в качестве собственной, путинской догмы.

 

БОРЬБА С ГИТЛЕРОМ — ЭТО БЕССМЫСЛЕННО

 

В брошюре «Фальсификаторы истории» Сталин продолжал линию аргументации, разработанную в связи с установлением сотрудничества с Гитлером и совместной агрессией против Польши в сентябре 1939 года. Так, ответственность за начало Второй мировой войны он возлагал на демократические страны: Францию и Великобританию. В специальном письме в редакцию «Правды», опубликованном 30 ноября 1939 года, Сталин пояснял, что это не Третий рейх напал на Францию и Великобританию, а именно гитлеровская Германия стала жертвой их агрессии.

 

В тексте, опубликованном в «Правде», Сталин уточнял послание народного комиссара иностранных дел Вячеслава Молотова, который в речи, произнесенной 31 октября 1939 года на сессии Верховного Совета СССР, не только хвастался совместным нападением Третьего рейха и Советского Союза, приведшим к «разгрому Польши и распаду Польского государства», а также тем, что «оказалось достаточным короткого удара по Польше со стороны сперва германской армии, а затем — Красной Армии, чтобы ничего не осталось от этого уродливого детища Версальского договора».

 

Тогда Молотов заявил еще, что война с гитлеризмом «не имеет никакого оправдания», поскольку «идеологию гитлеризма, как и всякую другую идеологическую систему, можно признавать или отрицать, это — дело политических взглядов. Но любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить с нею войной. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за "уничтожение гитлеризма" прикрываемая фальшивым флагом борьбы за "демократию"».

 

Как ни странно, это вовсе не было новостью в официальной риторике советских идеологов. Еще в 1934 году Сталин на заседании XVII Съезда большевистской партии дал понять, что готов сотрудничать с Гитлером в разрушении версальского порядка: «Конечно, мы далеки от того, чтобы восторгаться фашистским режимом в Германии. Но дело здесь не в фашизме, хотя бы потому, что фашизм, например, в Италии не помешал СССР установить наилучшие отношения с этой страной. Дело также не в мнимых изменениях в нашем отношении к Версальскому договору. Не нам, испытавшим позор Брестского мира, воспевать Версальский договор». Известно, что еще раньше тирады против Версальского договора произносил Ленин.

 

Пытаясь переложить ответственность за развязывание Второй мировой войны на Версальский договор и его защитников, то есть, прежде всего, на Францию и Великобританию, но также и на Польшу, Путин не только обращается к сталинской политике, имевшей целью разрушение версальского порядка, но и легитимирует Гитлера. Стоит напомнить, что аргументация фюрера о катастрофе, которую принес Германии Версальский договор, и которая, в конечном счете, привела к началу войны, была отвергнута и осуждена Нюрнбергским трибуналом как преступная, а Советский Союз поставил подпись под этим приговором.

 

Так что польский МИД в заявлении от 21 декабря 2019 года справедливо обращает внимание на то, что некоторые высказывания президента России могут противоречить международно-правовым обязательствам Российской Федерации. Путин — не публицист, а глава государства, совершающего территориальные аннексии. Исторический ревизионизм, присутствующий в его высказываниях, может легко переродиться в ревизионизм политический. Опыт агрессии Гитлера и Сталина в ХХ веке дает этому немало доказательств.

 

НЕОПУБЛИКОВАННАЯ ЗАПИСКА

 

Чтобы усилить впечатление от своей лекции для глав государств СНГ, Путин размахивал документами, принесенными ему из архивов. Увы, все тексты, на которые он ссылался, хорошо знакомы историкам. Среди использованных документов была записка о беседе польского посла в Берлине Юзефа Липского с Гитлером от 20 сентября 1938 года, известная уже 70 лет. Липский упомянул в отчете свой саркастический комментарий о памятнике Гитлеру в Варшаве, который он вставил в разговор с германским канцлером относительно новых идей фюрера о еврейской эмиграции из Европы. Путин использовал этот фрагмент для постыдных нападок на польского дипломата и обвинения его в антисемитизме. Для рассмотрения этого вопроса потребовался бы отдельный текст, но в контексте политики Советского Союза по отношению к Холокосту и того, что Сталин не предпринял никаких действий, чтобы его остановить, эти высказывания следует признать исключительной низостью. Летом 1944 года, когда немцы «разгружали» лодзинское гетто, отправив в газовые камеры свыше 70 тысяч человек, Красная Армия стояла у Вислы, выжидая, когда догорят развалины Варшавы.

 

Лекция Путина, определенно, была бы более интересной для историков, если бы он сделал достоянием общественности что-то до сих пор неизвестное, например, записку о разговоре народного комиссара иностранных дел Максима Литвинова с немецким послом Фридрихом-Вернером фон дер Шуленбургом от 22 августа 1938 года. Содержание этой беседы историки знают лишь из записки немецкой стороны, опубликованной несколько десятков лет тому назад в сборнике германских дипломатических документов (Akten zur deutschen auswärtigen Politik).

 

К сожалению, в издательской серии «Документы внешней политики СССР», в XXII томе, охватывающем 1938 год (он был опубликован в 1977 году), советский отчет об этой беседе отсутствует. Там вообще не упоминается, что Литвинов в этот день разговаривал с немецким послом и сообщил ему — как мы знаем из германского документа — следующую позицию. Советский Союз планирует в случае нападения Германии на Чехословакию оказать последней помощь, однако (поскольку Москва не участвовала в Версальской конференции и не несет никакой ответственности за возникновение чехословацкого государства), если бы Германия была демократичным государством, отношение Москвы к германским притязаниям было бы другим. Ведь «Советский Союз всегда выступал за право народов на самоопределение» (а под народом в данном случае имелись в виду судетские немцы).

 

Итак, это был ясный сигнал о том, что Сталин готов за соответствующую цену отказаться от «помощи» Чехословакии. Жаль, что президент России не решился восполнить этот пробел в наших знаниях, тем более что германская дипломатия интерпретировала разговор как советский зондаж готовности Гитлера к установлению сотрудничества со Сталиным в разрушении версальской системы.

 

МАНИПУЛЯЦИЯ ПРИ ПОМОЩИ ДАЛАДЬЕ

 

Зато Путин уделил немало времени другому документу, который был опубликован в том самом XXII томе советских дипломатических документов. Речь идет о докладе советского полномочного представителя в Париже Якова Сурица от 25 мая 1938 года о его беседе с премьером Франции Эдуаром Даладье. Последний передал советскому дипломату позицию Польши относительно Франции, Советского Союза и Чехословакии, якобы опираясь на состоявшийся ранее разговор с польским послом в Париже Юлиушем Лукасевичем.

 

Премьер Франции будто бы задал польскому послу несколько вопросов о позиции Варшавы, в том числе спросил, пропустит ли Польша советские войска, если они пойдут на помощь Чехословакии, или хотя бы разрешит ли пролет советской авиации; и, наконец, придет ли Польша на помощь Франции, если на нее нападет Германия в ответ на осуществление Парижем союзнических обязательств по отношению к Чехословакии. Суриц, ссылаясь на Даладье, пишет, что на все эти вопросы Лукасевич дал отрицательный ответ. Поэтому, сказал Даладье, Франция не верит в лояльность Польши: Париж якобы не уверен не только в том, придет ли Польша на помощь Франции, но и в том, не ударит ли она по Чехословакии с тыла.

 

«Это говорит о том, — заключил Путин в Петербурге, — что Советский Союз готов был оказать помощь Чехословакии, которую нацистская Германия собиралась ограбить. Но в договоре между Советским Союзом и Чехословакией было записано, что Советский Союз будет делать это только в том случае, если свои обязательства перед Чехословакией выполнит и Франция. Франция связала свою помощь Чехословакии с поддержкой со стороны Польши. Польша отказалась».

 

В сущности, дело выглядит достаточно гротескно и может пригодиться на университетских занятиях по методологии как наглядное пособие по тому, какие ошибки может допустить неопытный историк-любитель, штудируя документы. Во-первых, Даладье, вступив в должность 10 апреля 1938 года, вообще не разговаривал до 25 мая с послом Лукашевичем. Во-вторых, польский посол в то время дважды беседовал с министром иностранных дел Франции, Жоржем-Этьеном Бонне — это он 1 мая попросил польского посла выяснить позицию Варшавы и то, как она понимает свои обязательства по отношению к Франции в связи с кризисом вокруг Чехословакии. Министр иностранных дел Юзеф Бек продиктовал соответствующий документ 24 мая, а Лукасевич передал министру Бонне позицию польского правительства лишь 26 мая. Таким образом, Даладье никак не мог днем ранее сообщить Сурицу о польской позиции, поскольку она не была еще передана Франции. Хотя мог, конечно, строить догадки на эту тему.

 

Позиция Польши сводилась к трем основным пунктам. Варшава заявила о своей готовности выполнить союзнические обязательства по отношению к Франции, если Париж решится защищать версальскую систему с оружием в руках. Тем самым Бек однозначно подтвердил польскую позицию, переданную Франции 7 марта 1936 года, то есть в момент, когда немцы вступили в Рейнскую область. Польский министр иностранных дел передал французской стороне, что Варшава не связана никакими союзническими обязательствами ни с Чехословакией, ни с Советским Союзом, с которым ее связывает лишь договор о ненападении от 1932 года. Кроме того, посол сообщил, что широкий вооруженный конфликт вокруг Чехословакии создал бы для Польши новую ситуацию и потребовал бы по-новому определить ее политику.

 

Из этого следует, что польская позиция в мае 1938 года выглядела иначе, нежели в докладе Сурица, а выводы, которые на этом основании делал Путин, попросту ложны. Здесь стоит еще добавить, что в конце мая-начале июня 1938 года в Европе исключали возможность того, что Гитлер решится на силовое решение судетского кризиса, не рассматривалась и возможность того, что Чехословакия уступит Судеты Германии. По всей видимости, Путин здесь не столько проделал историческую манипуляцию, сколько совершил техническую ошибку уровня школьника: доверился пестревшему неточностями советскому докладу, не сопоставив содержащуюся в нем информацию с другими доступными источниками. Так что либо выступление Путина готовилось в спешке, либо в его окружении отсутствуют компетентные люди.

 

В отношении проблемы судетских немцев Польша с 1937 года придерживалась позиции, что в случае каких-либо изменений правового положения немцев в Чехословакии польское меньшинство (проживающее, главным образом, в Заользье) никоим образом не должно подвергаться дискриминации, то есть должно получить те же права, что немецкое. При этом Польша подчеркивала, что самостоятельно не проявит никакой инициативы в этом направлении. С этой позицией согласились все страны, вовлеченные проблему судетских немцев. Она была принята и правительством в Праге.

 

Согласование этой политической формулы привело к тому, что, когда в сентябре 1938 года в Мюнхене согласились на изменение границ Чехословакии и включение Судет в состав Германии, это автоматически открыло путь к территориальным изменениям в отношении Тешинской Силезии, а также к реализации территориальных претензий Венгрии, касающихся южной Словакии и Закарпатской Руси.

 

РЕЗУЛЬТАТ БОЛЬШОЙ ЧИСТКИ

 

Лавируя в сентябре 1938 года между Францией и Германией, польская внешняя политика угодила в ловушку. Гитлер, угрожая войной, требовал уступок от Франции и Великобритании, а те, в свою очередь, давили на правительство Чехословакии, добиваясь выполнения требований Германии. Польша, заинтересованная в формуле равных прав для всех меньшинств, дрейфовала, оказавшись в зависимости от политики Гитлера. Участие в изменении границ Чехословакии не укрепило положения Польши — напротив, оно навлекло на нее новые угрозы. Гитлер вынудил Варшаву к началу дискуссии о комплексном решении польско-германских проблем в условиях политической изоляции, в которой оказалась Польша после занятия Заользья. В подобной изоляции, однако, оказался и Советский Союз, болезненно ощутивший отсутствие доверия к себе на международной арене.

 

Кризис вокруг Чехословакии совпал во времени с Большой чисткой — крупной волной репрессий в Советском Союзе, в результате которой было расстреляно по ложным обвинениям несколько сот тысяч человек, в том числе несколько десятков тысяч офицеров Красной армии. Именно поэтому в 1938 году никто в Европе не верил, что СССР располагает военным потенциалом, позволяющим оказать реальную помощь Чехословакии. Президент Чехословакии Эдвард Бенеш пришел к выводу, что в результате чисток «Красная армия перестала быть способной к эффективным действиям на Западе», немецкий военный атташе в Москве генерал Эрнст Кёстринг — что она «утратила свои оперативные возможности», его заместитель полковник Ганс Кребс — что «России потребуется 20 лет, чтобы офицерский корпус достиг прежнего уровня».

 

Уже после войны маршал Георгий Жуков написал: «репрессии тридцатых годов породили наше отступление в 1941 году». В свою очередь, маршал Иван Баграмян, почти чудом переживший волну репрессий, писал: «Когда я вспоминаю жестокий сталинский произвол, массовые репрессии, в том числе в наших вооруженных силах, уничтожение когорты славных героев гражданской войны… я испытываю к Сталину одно чувство — чувство осуждения».

 

МЮНХЕН ЛЕЖИТ ГРУЗОМ НА ВСЕХ

 

Когда мы слышим, что под каждой железнодорожной шпалой в России лежат человеческие останки, а каждая российская семья кого-то потеряла во времена сталинских репрессий, то нужно помнить, что это тот же самый Сталин предлагал Чехословакии «помощь», и неудивительно, что никто из соседей не хотел добровольно впускать его войска на свою территорию. Именно поэтому латвийский вице-премьер, генерал Янис Балодис, комментируя мюнхенский договор, говорил в феврале 1939 года, что о пропуске советских войск вообще не может быть речи, поскольку «мы не сумели бы избавиться от этих войск», а эстонский министр иностранных дел Карл Сельтер считал, что «месяц советской оккупации хуже, чем 4 года немецкой». Подобную позицию занимали политические элиты всех государств, соседствовавших с Советским Союзом. Пакт Молотова-Риббентропа, а также судьбы Польши и балтийских стран после Второй мировой войны доказывают абсолютную справедливость этих оценок. Да, Советский Союз почти во всей Европе считался варварским государством — а как еще назвать страну, власти которой обрекают на голод, истязают в лагерях принудительного труда и расстреливают миллионы собственных граждан?

 

Вот почему позиция Польши, как и большинства других европейских стран, состояла в том, что вовлечение Советского Союза в вопросы безопасности Европы может породить новые угрозы. Не только потому, что Гитлер до заключения пакта Молотова-Риббентропа заявлял, что коммунизм — его смертельный враг, и использовал ратификацию Францией франко-советского альянса в 1936 году в качестве предлога для милитаризации Рейнской области, но еще и потому, что СССР не был таким же актором в международных отношениях, как другие государства. Он был агрессивной, кровавой и бесчеловечной тоталитарной деспотией, стремившейся к экспансии и порабощению как можно большего числа народов.

 

Мюнхенская конференция — благодарная тема для исторических манипуляций, поскольку ее интерпретация требует весьма специфических знаний. К тому же она обросла огромным количеством мифов и политических аналогий, отчасти став в международной политике символом уступок агрессору либо запоздалых попыток его сдержать. Манипулировать данным событием тем легче, что ни у одной из стран, прямо либо опосредованно участвовавших в нем, нет причин гордиться той политикой, которую они проводили в отношении Гитлера и его требованиям к Чехословакии. Это, конечно, касается и Польши, и стоит напомнить слова президента Леха Качиньского, сказанные десять лет тому назад на Вестерплатте: «...присоединение Польши к разделу, во всяком случае, к территориальному ограничению тогдашней Чехословакии, было не только ошибкой, это было грехом. И мы в Польше способны признаться в этом грехе и не искать оправданий».

 

Мир по-прежнему ждет, когда подобные слова — про вину перед Польшей и другими странами — прозвучат из уст российского лидера. Мы уверены, что они останутся в истории человечества.